Ивонн всегда считала себя командным игроком — и в условиях современного мира и избранного ею пути иное и маловозможно: времена гордых одиночек, способных сотворить нечто поистине грандиозное, практически миновали из-за стремительного роста технологий; она лично знала достаточно мало самобытных уникумов, могущих нафуллстачить нечто со всех сторон приемлемое, и, несмотря на чужие мнения, именно себя таковой не полагала, имея обыкновение работать не в одиночестве. Этому научили её хакатоны и коллаборации энтузиастов; это старались в какой-то степени отбить и олимпиады, пускай на них и следовало учитывать наличие соперников — и выкладываться основательнее, невзирая на потери, если среди претендентов на первое место отыскивался кто-то сильнее.
Ивонн всегда считала себя командным игроком — и искренне общалась с каждым членом своей команды — сравнительно небольшой группы программистов, в чьё ядро входили пять человек, включая её саму; случалось, что состав увеличивался, но никогда не становился меньше этой цифры: костяк не уходил, несмотря на неизбежные конфликты, в которых Ивонн старалась занимать позицию непредвзятой третьей стороны — почему-то ей доверяли решение межличностных конфронтаций. То ли дело в убеждении, что омеги — чувственные эмпаты, легко понимающие все проблемы, которые, разумеется, можно без лишних раздумий вывалить без спросу, непринуждённо не замечая границ, то ли в том, что омеги, особенно первично женского пола, традиционно полагались менее склонным к вербальной и уж тем более иным видам агрессии, то ли в том, что омеги, считалось, боятся конфликтов, из чего якобы следовало, что постараются их поскорее решить; скорее всего, конечно, дело заключалось в характере Ивонн. Слушать она умела — и желала, да и её неявное намерение занимать лидирующую позицию в небольшом коллективе всё-таки неотчётливо считывалось.
Ивонн всегда считала себя командным игроком — и команда отвечала ей тем же.

— Ну, за первую сотню пользователей? — улыбается широко Пауль — Пол для всех и Павел для неё. Или даже Паша.
Он уже выпил; сколько именно, Ивонн не следила, да и учёт потребления спирта не входил в её обязанности. Раздался одобрительный гул — впрочем, собравшаяся в типичном золотомолодёжном баре команда не шибко-то и смогла перекричать чужие голоса и музыку. Не слишком громко, но и не слишком тихо; на такой громкости Ивонн вполне слышала разговоры своей компании и собственные мысли, но чужие беседы казались ей лишь постоянными распахиваниями рта без малейшего звука.
Забавно думать, что для кого-то они тоже кажутся такими странными рыбами.
Забавно вообще порой ставить себя на чужое место.
Ивонн заказывает себе второй мохито — на этот раз мятный, а не вишнёвый.

— Ребят, кто-то хочет писать в ближайшее время про тихую разведку?
— В каком смысле?
Ивонн выдыхает:
— У меня появилась идея — закончить цикл вводных статей про селениум, которых осталось выдать ещё две штуки по моим планам, и взяться за методы выявления потенциальных уязвимостей web-приложений. Никто совершенно случайно не планировал написать про это?
— Неа.
— Тоже нет.
— Вообще нет. Я хотела писать про базовые алгоритмы машинного обучения простым языком.
— А я — про необычные примеры использования CSS, — смеётся коротко Павел. — У меня уже есть коллекция экземпляров особо выделившихся дизайнеров. Думаю, есть смысл разобрать, как оно логически построено, как применяется — ну и далее по списку, сами понимаете.
— Кстати, может, кто-то возьмётся за веб-скрапинг? Только не примитивы. На самом деле есть проблема, которую стоило бы решить… — Ивонн отпивает свой мятный мохито. — Я знаю, что это почти тянет на научную работу, но вы подумайте. Есть ли возможность избежать бана на ресурсе, который нужно быстро спарсить, из-за изматывающей сервер кучи запросов с одного адреса и при этом не испортить статистику местным дата-сайентистам и всяким аналитикам наплывом одноразовых айпишников?
Повисает глубокомысленно молчание — и Ивонн прекрасно видит, что происходит мыслительный процесс. Кажется, подростки-программисты, которые хотят выпить, всё ещё остаются программистами, а только потом оказываются молодёжью, чья душа желает гулянок и пьянок.
— Бля, не, я потом подумаю, сорян, — вздыхает Карла. — Сейчас я предлагаю просто выпить за то, что мы вообще раскрутились настолько, что теперь юзеров — сто пять штук. Всё-таки, каким охеренным же он получился!
— Тебе спасибо — за адекватный дизайн и внятный интерфейс! И за тестирование. И за сборы метрик. И за анализ!
— Ну да, кто-то же должен был взять на себя эту неблагодарную работу.
— Слышь! Не прибедняйся тут, Карлушка. Тестирование — это искусство!
— Искусство не получать по голове в том числе.
— А Полу спасибо за вёрстку, о да.
— Не я один ебался с джаваскрипт, между прочим! Карла, ты заслужила любовь и обожание — и не смей пытаться от него отвертеться, гордая наша альфийская интровертка. Давай-давай — пей!
Все смеются, и Карла — тоже.

Ивонн — не слепая; она видит, как смотрит на неё Павел, и понимает, чего тот хочет. Поговорить, конечно; и хотя она прекрасно понимала, что он к ней, мягко говоря, неравнодушен, всё-таки предпочитала пока что держать дистанцию и не давать ему намёков, что романтическое сближение вовсе возможно. Павел — слишком ревнивый для неё; он слишком жаден, слишком активен, слишком шумен — его просто слишком много, да и Ивонн не любила ревность.
Ревновать — считать другого своей собственностью.
Ивонн ощущать себя чужой вещью не хотела.
Однако в разговоре отказывать не стала: кивнув Паше и похлопав Карлу по плечу, Ивонн выходит на балкон; их излюбленный бар занимал последний этаж в здании о двадцати этажах, и снаружи, несмотря на август, оказалось весьма прохладно.
— Что такое, Паш? — уточняет Ивонн, закрыв за собой двери. Теперь отзвуки веселья не оглушали.
— Обожаю, когда ты меня так называешь, — выпаливает он.
Она видит его лицо — и держит дистанцию. Ну уж нет уж.
— Я просто… — он запинается. — Я просто хотел сказать, что это вовсе не потому, что я предвзят к твоим милым глазам, — смеётся Павел, сам поражённый своим речевым запинкам, и Ивонн, невольно заражаясь его настроением, отвечает улыбкой.
Похвалу она любила — и стала скрывать стыдливо лицо за бокалом жгучего мохито. Как-то однажды матушка посоветовала ей постараться брать именно этот напиток: мало спирта, много снега; как растает, так концентрация алкоголя, по идее, уменьшится, а значит, попасть в неприятности станет сложнее.
— Я просто хочу сказать, что ты — не такая, как другие девушки-омеги.
Лицо Ивонн резко меняется: она хмурится, невольно кривит губами — не в отвращении и не ненависти, но в неодобрении и осуждении.
— Не говори так.
— Что такое? — изумляется он.  Даже хмурится, глядя на выражение её лица.
— «Ты не такая, как другие» — это не комплимент, Павел, — чеканит. — Ты просто обесцениваешь всех остальных девушек и омег, и я не вижу ничего приятного в такой фразе. Если ты хотел меня похвалить, то лучше бы обошёлся без этого сравнения.
— Да расслабься ты, — отмахивается. — Не будь такой занудой. Это просто фраза. Все так говорят.
— В том и проблема, что все так говорят.
Повисает неприятная тишина; Ивонн подходит ближе к широким перилам, на которые можно облокотиться без опасности свалиться вниз и ненароком покончить жизнь самоубийством, и ставит на них свой бокал.
— Прости, — наконец произносит Павел. — Не подумал, что тебе будет так… неприятно.
— Извинения приняты, — она кивает спокойно. — Паш…
— Что?
— Зачем ты меня позвал?
Молчание. Вздох.
— Ты — коллега и друг. Но не романтический интерес — и никогда им не станешь, — голос Ивонн не вздрагивает; она старается сохранить твёрдость, даже если слишком отчётливо ощущает, насколько тяжёлым становится взгляд Павла. Она чувствует его переживания — видит их, как если бы они вдруг материализовались, а потому — аккуратно отступает, прекрасно понимая, что агрессию не вынесет. — Я не стану врать тебе и скажу честно, если ты хочешь услышать причину. Но, буду откровенна, я не хочу портить наше сотрудничество: меня полностью устраивает быть твоей коллегой и реализовывать в команде с тобой проекты, меня устраивает качество и количество нашего общения, меня устраивают темы разговоров, даже если я не всегда согласна с твоим мнением. Более того, ты имеешь очень хорошие задатки руководителя и легко заражаешь людей своими идеями, ты умеешь ими здраво руководитель и распределять нагрузку, не говоря уже о том, что у тебя есть художественный вкус и талант к вёрстке, но это не имеет никакого отношения к романтике.
Павел делает шаг вперёд.
Ивонн упирается спиной в дверь и нащупывает немного нервно ручку.
— Я не хочу быть просто другом.
— Разве дружба — это просто? — только и вздыхает Ивонн, вовремя выскальзывая за дверь и оставляя Павла за вполне реальной физической преградой. Так она ощущает себя в безопасности, пускай и подозревает: маловероятно, что он был сделал ей что-то такое, от чего внутри становилось жутко и зябко.

Как бы то ни было, но Ивонн вежливо прощается со своей командой; она замечает внимательно-вопросительный взгляд Карлы и улыбается немного виновато, как будто извиняясь, что оставляет её одну — в этом алкогольном угаре, приобретавшем новый, наркотически-синтетический, запах, и среди цунами общения. Впрочем, эта чистокровная альфа всегда умела за себя постоять, пусть и не любила откровенных конфликтов; Ивонн же хотела…
Нет, в её планы не входило заставить Павла поревновать.
Совсем не входило.
Однако появление Чарльза явно скрасило вечер, стремительно переходивший в ночь — и немудрено, что он появился в "Здесь"; Асгард, казалось, в это время зажигался ярче прежнего — и Ивонн легко переняла новую атмосферу, куда более безбашенную, чем немногим ранее. Ивонн — улыбается своему другу… если это можно так назвать. Обычно такое называют друзья с привилегиями, но, с другой стороны, она в курсе, что Чарльз всё-таки может получить пятёрку по шкале Кинси; насколько для него их своеобразная близость является привилегией, ей трудно сказать.
Спиной Ивонн ощущает пристальный взгляд Павла — и ей не нужно видеть его лицо, чтобы знать, как оно выглядит. Нет, она точно не хотела выводить его на ревность: ей просто это не нужно, ведь их ничего, о чём шла речь ранее, не связывает, и она полагала его не вправе ревновать; но, с другой стороны, почему только она должна постоянно заботиться о чужих чувствах? Они не связаны романтикой и взаимной любовью, а то, что Ивонн позволяет себе приобнять Чарльза за плечи и что-то шепнуть ему смешливое на ухо — это не нарушение границ двух коллег.
И то, что Ивонн ускользает с вечеринки в компании Чарльза, прихватившего пару интересных пакетиков, — это тоже не повод ревновать.
Ведь, в конце концов, у них с Павлом нет романтических отношений.

На фоне некоторых асгардских поместий, особенно отличающихся традиционными экстерьерами, дом семьи Лазарски может почудиться каким-то заводом; Ивонн знала, что отдельные личности позволяли себе назвать его грубо уродливым, однако меньше любить этот стеклянно-стально-бетонный шедевр дизайнерской мысли не торопилась. Ей нравились простые геометрические формы — плавное сочеталось с резким, а острое такое, что можно порезаться, — мягко перетекало в округлые дуги; ей нравилось, как симметричные блоки гармонируют на фоне общей асимметрии здания, но больше всего ей нравилось, что на территории их поместья расположился отнюдь не один дом.
На своё совершеннолетие Ивонн получила возможность жить в отдельно построенном доме (небольшом, о трёх этажах, последних из которых — это скорее огромный балкон, закрытый серо-металлической крышей) на территории Лазарски, чтобы взаимно друг друга не смущать конфузами отнюдь не только молодёжной жизни и дать друг другу больше независимого пространства. Она ценила это решение — и ценила доверие к себе, а потому поддерживала своё жилище в чистоте и порядке, не столь уж часто позволяя себе вечеринки с максимально сдержанной громкостью.
Ивонн не устраивала праздных массовых гуляний: в основном у неё собирались по рабочим вопросам, да и то постепенно переходили на снятие пространства в специальном коворкинге, либо же являлись один-два человека на посиделки.
С алкоголем, конечно. Но обычно — без социально не одобряемых наркотиков; обычно у неё и ноги не гудят так сильно после ночной прогулки — пришлось даже снять туфли, и без того отличные невысоким каблуком — всё-таки с новой обувью у неё часто возникали проблемы, но зато нашлась пара рук, чтобы исправить ситуацию; обычно она и не пролезала деликатно в отцовский бар, полный всего занимательного.
Обычно…

Обычно она много что не делала.
Ивонн гладит плечи Чарльза, касается губами виска, скулы, подбородка, шеи, где кожу мягко прикусывает, — и заглядывает в набросок; глаза немного щиплет, но ей ещё хватает сил уточнить некоторые свои пожелания по выполнению технического задания; Ивонн — гладит плечи Чарльза и стискивает губами мочку его уха. Её ладонь невесомо гладит низ его живота.
Она помнит про драконов-роботов, помнит про ардуино, помнит про то, что им нужно напечатать детали на 3D-принтере, конечно.
Она помнит.

…Ивонн не сразу открывает глаза; прежде всего она сворачивается, не накрываясь одеялом с головой лишь потому, что одеяла-то нет под рукой, и тихо стонет, как будто все звуки и запахи мира, всё мышечное страдание разом навалилось на её превозмогающие разум и тело.
Сначала Ивонн приоткрывает один глаз. Смотрит. Сонно улыбается, даже не думая о том, как сейчас выглядит, да и собственная нагота её ни разу не смущала — возможно, это очевидно хотя бы по тому факту, что она охотно становилась натурщицей для Чарльза, когда тому требовалось что-то женственное.
— Ты разве не начал вчера рисовать?.. — уточняет она. — Мне казалось, там был набросок. Наверное.
Ивонн зевает, прикрывая рот ладонью, и снова жмурится; потягивается с удовольствием, показывая засосы на бледной коже.
Она закрывает глаза на пару секунд, а после — вновь смотрит на покрасневшее лицо Чарльза и улыбается. Губы немного болят.
— Где-то были… Возможно, они погребены под моей одеждой, — она машет рукой куда-то в сторону своего платья, тёмно-фиолетовым пятном растёкшегося по полу. — Можешь подать мне… халат? Если тебя смущает.
Улыбка становится почти наглой.